В преддверии 70-й годовщины Победы над фашизмом корреспондент ИА «В городе N» встретился с ветераном Великой Отечественной войны, участником Днепровской десантной операции 1943 года, заслуженным ветераном Нижегородской области и почетным ветераном Нижнего Новгорода Жуковым Леонидом Степановичем.
Наш собеседник — заслуженный сормович, почетный ветеран Главволговятстроя, заместитель председателя Совета ветеранов фронтовиков, член региональной организации Союз десантников России, член региональной организации инвалидов войны в Афганистане, награжденный орденом Василия Маргелова — нижегородец с громкой фамилией Жуков посетовал лишь, что уже никого из сослуживцев не осталось…
Леонид Степанович, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве?
«Я родился 4 октября 1925 года в селе Лещеевка Сергачского района Нижегородской области в крестьянской семье. После окончания четырех классов переехал к брату, который жил в Ленинском районе Горького. С 1937 года учился в школе № 101 Ленинского района, которую зачем-то переименовали в школу № 97.
Я жил в закутке, где сейчас управление Железной дороги — там же ничего не было, только этот угол, а дальше пески и до самого Автозавода вообще ничего не было, не считая завода „Двигатель Революции“ по левой стороне и Молитовки.
Дом наш сожгли „зажигалкой“ при бомбежке, когда мне было 15 с половиной лет. Когда дом разбомбили, нас разместили в каком-то общежитии. Кто как приспособился, но мы же ребятишки были, поэтому не растерялись.
Мы все щели знали во дворце культуры имени Ленина, где уголь загружали — мы там пролезем. Мы и на станцию „Родина“ около Парка 1 мая лазали, когда построили детскую железную дорогу, я одно время был там стрелочником. Нас ловили, а мы убегали, потом получали за это — так и жили. А потом время подошло защищать родину. В декабре 1942 года меня призвали в армию — и сразу с места в карьер».
С какими мыслями уходили на фронт?
«Впере-е-ед, только впере-е-ед!!! (весело поет, — прим. ред). Если серьезно, можно, конечно, говорить пафосно, но надо понимать, что на улице голод, холод, жить негде. Так что сам добирался до Гороховца на попутках. Намерения у командования, конечно, благие были, но получилось, как всегда…
В 1943 году я был выброшен в тыл врага для освобождения столицы Украины — Киева. Вот это наша территория — низменная, вот это территория немцев, там высокий берег, а дальше на той стороне — Киев. Вот нас и выбросили, думая, что на той стороне немцы подальше сидят, а где нас выбросили, их вроде бы нет. Вроде бы…».
Днепровская воздушно-десантная операция 23 сентября — 28 ноября 1943 года
«Мы — 10 тысяч десантников — должны были высадиться на пятачок 10 на 8 километров, но, к сожалению, первая бригада не успела — что-то не получилось, и они задержались на сутки, а в это время три немецкие дивизии перебирались туда, куда нас должны были выбросить.
Нашу бригаду — 3,5 тысячи человек — выбросили в ночь, хотя мы считались запасным полком. Пятую бригаду выбросили половину и прекратили… То не хватило машин — подали не 300, а 75, то не хватило бензина… Ну и все, мы попали прямо на боевые порядки немцев. Вернулось только 500 человек.
Ой, господи, даже рассказывать не знаю как… Все это как в игре было, но никто же не думал, что это Трагедия, что это допущенная глупость (командования, — прим. ред), им нечем похвалиться.
Высадка шла безалаберно: самолеты должны были с высоты 400–500 метров, максимум 600 метров, высаживать. Самолеты строем же идут, их начали сбивать. Я видел, как самолет разваливается, не все же ребята спортсмены-парашютисты — летели камнем вниз. Поэтому уже не с 500 метров, а с 1,5–2 километровой высоты сбрасывали, и скорость самолетов гораздо выше была задана, чтобы они могли поскорей уйти — всех поразбросало.
Нас хорошо подготовили к прыжкам, но в ночь же высаживали — некоторые прямо в Днепр упали, а ничего ж не видно: вот ты подлетаешь, видишь воду, подготовился, ну и что дальше? Стропы запутались, или купол накрыл, и все. Страшно.
Наш командир бригады пропал — может, они специально ушли (пять человек их было), чтобы в бои не влезать… Нашли мы потом нашего комбрига Гончарова — оброс, доходяга какой-то, кое-как отмыли его. Его вывезли с фронта на самолете, он потом стал начальником штаба нашей 103-ей бригады.
В основном бои шли в городе Каневе Черкасской области (второй город по величине в области). Нет связи день, два, четыре. Только 7 октября появилась связь и то слу-чай-но… Самолеты за нами посылали — пропали, несколько разведчиков посылали, и они пропали.
Командир пятой бригады Сидорчук все-таки смог кое-какие разрозненные силы собрать в группу, ведь разбросало-то на сто километров вместо десяти. Недели две вылавливали наших: и жители предавали, и полицаи продавали, и казаки за нами бегали. В общем, нагляделись мы.
Нам же сказали: „Эй, ребята, сейчас тепло — гимнастерки, пилотки на три дня хватит“. Ну и тонюсенький шлем дали. Получится, не получится — все равно на три дня, а вышло на два месяца… Если бы с партизанами не вышли на связь, перебили бы всех».
Позднее, когда вновь нахлынувшие переживания немного утихли, Леонид Степанович зачитал по памяти главу про переправу из стихотворения «Василий Теркин» и сказал, что написанное Александром Твардовским было похоже на то, что происходило в те дни (напомним небольшой фрагмент из стихотворения).
«Переправа, переправа!
Берег правый, как стена…
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.
Было так: из тьмы глубокой,
Огненный взметнув клинок,
Луч прожектора протоку
Пересек наискосок.
И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд.
Густо было там народу —
Наших стриженых ребят…
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно…
Под огнем неразбериха —
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо,-
Переправа сорвалась.
И покамест неизвестно,
Кто там робкий, кто герой,
Кто там парень расчудесный,
А наверно, был такой.
Переправа, переправа…
Темень, холод. Ночь как год.
Но вцепился в берег правый,
Там остался первый взвод.
И о нем молчат ребята
В боевом родном кругу,
Словно чем-то виноваты,
Кто на левом берегу.{…}
Чутко дышит берег этот
Вместе с теми, что на том
Под обрывом ждут рассвета,
Греют землю животом,-
Ждут рассвета, ждут подмоги,
Духом падать не хотят.
Ночь проходит, нет дороги
Ни вперед и ни назад…
А быть может, там с полночи
Порошит снежок им в очи,
И уже давно
Он не тает в их глазницах
И пыльцой лежит на лицах —
Мертвым все равно.
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле».
«После того, как произошла эта трагедия с нашей третьей бригадой, из десантников сделали стрелковые дивизии. Наш 317-ый полк Александра Невского целый год потом не трогали, но мы ожидали, что вот-вот выступим. В общем бездельничали. Драки какие-то начались, пьянки. Вообще никакой дисциплины. Сравнивать ВДВ и стрелковое подразделение в этом смысле, конечно, нельзя».
На этом война для вас закончилась?
«Нет, в конце 1944 года нас выдвинули в Белоруссию. Приехали в разрушенный городишко: все брошено, если кто и есть, то сидят в подвалах небольшими группами. Потом в Польше сколько-то посидели, но сказали, что не нужны мы там.
Я ходил, как оборванец, но не только я. Мы же чистокровной пехотой стали — все время ползаешь в гражданских брюках, без кальсон, коленки тут же протираются, почти каждый день их надо было менять. Ботинки тоже гражданские. Кроме шапки-ушанки в нашем полку ничего не было.
Потом сели в эшелон и через Румынию по железной дороге попали в город Цеглед Венгрии, потом перешли реку Днестр по понтонному мосту и начались бои… Каждый день наступали, тыловые части не успевали за нами двигаться. Питания никакого не было, обмундирования не было. Много мы там освободили.
Вышли потом к границе Австрии, а там — горы. Помню, как артиллеристы, которые с нами были, затаскивали на километровую высоту пушки эти огромные, в том числе и 45-миллиметровую противотанковую пушку — «сорокапятку» (весом 1,2 тонны, — прим. ред), которую так и называли «Прощай, Родина!». Она дальше чем на 800 метров не стреляла, а если выстрелила по танку, то танк тут же ее раздолбает, если не пушку, то уж точно весь расчет, хотя ее до самой Победы использовали. Закончились бои в Австрии, взяли Вену и, по сути дела, война там закончилась в конце апреля.
В первых числах мая нас перевели в Баден — красивейший курортный город. Там нам наконец-то выдали новое обмундирование, как «полагается», вдруг команда опять: восстание в Праге — мы опять пешком в Чехословакию. Так и ходили каждый день по 30–40 километров. Там была группа фельдмаршала, которая отказалась выполнять условия капитуляции. Они сопротивлялись, так что война для нас закончилась только 15 мая.
И вот мы шли, шли и пришли в город Тршебонь, там нас уже встретили, как полагается. После этого обратно пёхом в Венгрию, стояли в Сегеде до конца 1945 года. Жили в местных хороших казармах. Там я впервые увидел настоящую баню и плавательный бассейн — в Горьком не было ничего подобного.
После всего мы приехали в Сельцы Рязанской области, где сейчас Центр подготовки воздушно-десантных войск. Такие безобразные условия после Сегеда: полуземлянки, в одеялах вши — 257 штук убил их, делать-то нечего было (смеется, — прим.ред). Недолго там побыли, нас перевезли по Волге в Полоцк в Белоруссию, а оттуда я попал в Вольское училище (Саратовской области) 45-ый отдельный учебно-тренировочный авиапланерный полк, где готовили летчиков-планеристов ВДВ».
А что стало с вашим братом?
«Старший брат 1909 года рождения в середине войны попал в плен, года на два. Узнали об этом только когда вернулся. Его еще около полугода на проверке держали, но разобрались, и все хорошо закончилось. Женат был, дети были.
Сестра тоже в армии была — медиком. Даже орден Отечественной войны есть. Они долгое время в Германии жили с мужем. Когда они демобилизовались где-то в 1949 году, привезли „вагон барахла“ в Горький, даже сала привезли, дом купили».
А как складывалась ваша жизнь по окончании войны?
«В 1950 году я мобилизовался, надо было жить дальше: окончил 10-ый класс, техникум коммунального хозяйства, потом юридический институт. Мне дали комнату 18 метров, я один тогда жил. Потом уже побольше.
Работал по совместительству секретарем в бюро технической инвентаризации (БТИ), потом заведующим, потом депутатом районного совета. После этого ушел на завод Красное Сормово в управление капитального строительства и проработал там 25 лет.
Строил Сормово — почти в каждом доме есть часть моего труда в той или иной степени, улучшал жизнь людей. Нищета была, абсолютно негде жить, а на заводе до 35 тысяч работников. Решили попробовать самостоятельно строить — от каждого цеха, от каждого отдела были люди, которые освобождались от работы на заводе и шли строить, были и те, кто после работ приходил помогать.
В 1957–59 годах сотни семей разом заселились в Дубравном, хоть удобств и не было, но все равно это отдельное жилье, можно начинать жить. Потом и детский сад появился, и почта, и поликлиника, но начинали-то сами заводские строить. Потом и девятиэтажки панельные строили на улице Культуры, проспекте Кораблестроителей, универсам, дворец спорта, не дожидаясь, пока государство скажет.
Была возможность квартиру получить, но я „провыбирал“. Ездили с супругой смотреть: на Белинского возле Сенной четырехкомнатная квартира — рядом запах бойни — решили, не надо. На улице Пушкина возле телецентра куда-то вглубь идти — не понравилось. На улице Усилова пошли в девятиэтажку, а там две комнаты длинные, как трамвай, подумал — ломать надо будет перегородку между ними, а я как раз только сад взял — опять начинать строить? Так и отказался и от этой квартиры. Супруга умерла 12 лет назад, а прожили мы с ней 44 года вместе.
В 50 лет подумал, что надо дальше двигаться, перешел к настоящим строителям в промышленный трест Главволговятстрой — организацию, которая обеспечивала деревообрабатывающие заводы города и области материалами, а они выпускали двери, полы, прокатные перегородки, паркетные доски, окна и так далее. Когда его реорганизовали из треста в объединение на базе Автозаводского деревообрабатывающего завода, ушел, чтобы не добираться через весь город на работу.
Вернулся на Красное Сормово еще года на три, вроде как стало скучно, организовал ремонтно-строительный кооператив, и до 1995 года мы ремонтировали и строили дороги, ремонтировали школы, занимались благоустройством. После этого в 70 лет ушел на общественные работы (смеется, — прим.).
Могу сказать, что жизнь прожита не зря».
Леонид Степанович, а сейчас вы всем довольны?
«Недавно написал заместителю губернатора Дмитрию Сватковскому. Спасибо, конечно, что наградили званием Заслуженного ветерана Нижегородской области, но спрашиваю, а чей знак-то вручили? На нем написано „заслуженный ветеран“, а удостоверения-то не дали к нему. Во многих регионах олень на гербе, ну и что? Да почему я должен воевать с чиновниками? Неужели нельзя по-хорошему сделать сразу?
Почему-то все время бумаги пишу кому-то…».
Как же вам удается оставаться таким бодрым?
«Я всегда в движении, не привык сидеть. В парную хожу, врачи говорят, бросай, а я не хочу».
На вопрос, не просто же так в углу лежат гантели, Леонид Степанович скромно признался, что занимается физкультурой: «Конечно, а как же?»
Какие у вас планы на будущее?
«Мне же надо отдыхать, вот прошу путевку. Предложили в мае, говорю, не могу — дел много (смеется, — прим.). А тут прочитал в газете, что федеральных льготников в Крым повезут на лечение. Вот жду, что скажут. Квартал прошел уже, а мне же надо планировать… Вот так и хулиганю. Но 90 лет — это же возраст, тут и баня не поможет, если время подошло.
Нас было 368 десантников в Нижегородской области, а сейчас только 12 в Нижнем Новгороде и четверо в области. В гимназии № 2 есть музей ВДВ, вот сейчас туда приходят 4–5 десантников, остальные уже не могут. Вы знаете, 9 мая многие приходят, обвешанные медалями, но ведь мало кто из них был на фронте. Многие служили в армии по 25 — 35 лет, а участников войны-то практически нет. Они же не выходят на улицу уже… Вот про это и говорю, что я еще повоюю, хотя время свое берет».
Вместо заключения
Встреча проходила дома у ветерана, в комнате, увешанной его фотографиями и грамотами. Леонид Степанович с большой гордостью показал альбомы, фронтовые фотографии свои и офицеров в книгах, газетах. Показал ветеран и памятные подарки и книги от жителей Украины, небольшой флажок, имитирующий победное знамя, кружку от детей из детского дома Нижнего Новгорода, наручные часы с гравировкой от губернатора Нижегородской области, подарочную коробку с копиями Ордена Победы и четырьмя медалями горьковских заводов, ковавших Победу: машиностроительного, авиационного, Горьковского автозавода и Красного Сормова. Леонид Степанович назвал каждый из нагрудных знаков на своем кителе.
Несмотря на почтенный возраст, Леонид Степанович ловко обращался с ноутбуком. Он показал поздравительную открытку, распечатанную его другу Ивану Воронину, тоже горьковчанину-десантнику, который 4 апреля отпраздновал свое 90-летие.
Леонид Степанович поражает своим жизнерадостным характером, доброй улыбкой, бодрым настроем, живым, острым умом и прежним боевым настроем, несмотря на почтенные 89 лет. От лица редакции ИА «В городе N» выражаем Леониду Степановичу Жукову искреннюю признательность за встречу и желаем крепкого здоровья!
