Уникальное событие произошло в Приволжской столице в ноябре – с ретроспективой своих кинофильмов сюда приехал классик польского кинематографа Кшиштоф Занусси. В течение трех дней культовый режиссер встречался в ГЦСИ «Арсенал» со зрителями, отвечал на их вопросы и выслушивал хвалебные слова в свой адрес. После отъезда Маэстро ретроспективный показ продолжился в Доме Архитектора.
Пан Занусси – личность воистину невероятная. Окончив в 1959 году физический факультет Варшавского университета, он сразу поступил на философский факультет Ягеллонского университета в Кракове. А получив второе образование физик и философ всерьез увлекся режиссурой. В 1966 году окончил режиссерский факультет Высшей государственной школы театра и кино в Лодзи.
Сегодня имя Кшиштофа Зануссии входит в элиту мировой режиссуры. На его счету порядка сорока кино- и телефильмов, он является автором или соавтором сценариев для всех своих картин. Конечно, корреспондент ИА «В городе N» не упустил возможность пообщаться с классиком польского кинематографа.
Пан Занусси, добрый день. В Нижний Новгород Вы приехали с ретроспективой, в которую вошли такие киноленты, как «Структура кристалла», «Иллюминация», «Прикосновение руки» и другие. Почему именно эти картины Вы решили представить нижегородской публике?
Фильмы отбирал не я. Этим никогда не занимается автор. Только подумайте, сколько всяких проблем авторских прав: какая картина продана пространству РФ, какая не продана — пойди разберись. Список составляют организаторы.
Но Вы в итоге согласны с выбором организаторов?
Знаете, все выбранные картины — мои. Если бы чужие были, я б не согласился (смеется — прим.ред.).
Насколько мне известно, Вы показали нижегородцам отрывки из своей новой картины «Инородное тело». Почему именно в Нижнем Новгороде Вы сделали этот показ?
Да, такой work in progress. Мне очень хотелось показать эти отрывки. Я не рассчитывал на большую дискуссию и множество вопросов, но мне важно было посмотреть на реакцию зрителей на мой фильм: где они смеются, где дышат. В Нижнем Новгороде я впервые показал субтитры «Инородного тела». Они еще нерешительные, с множеством ошибок и переведены не так, как я бы хотел. Показать отрывки новой картины мне захотелось именно здесь, потому что это более глубокая Россия. В Москве бы я это делать не стал. Кстати, неделю назад я пробовал эту картину в Америке. Тоже показывал отрывки.
Чем реакция российских зрителей отличалась от реакции американцев?
Дело в том, что в Америке я показывал другие сцены. На американцах я проверил те отрывки, в которых у зрителей могут возникнуть трудности с пониманием.
То есть продемонстрировали им какие-то спорные моменты?
Знаете, в картине всегда есть такие моменты, которые будут понятны не всем и не сразу.
В «Инородном теле» снялись две значимые фигуры российского кинематографа: Чулпан Хаматова и Михаил Ефремов. С Михаилом Олеговичем, кажется, Вы знакомы уже много лет…
Боже мой, он работал в моем спектакле, который я ставил в МХАТе в 1991 году. Тогда его отец был директором этого театра, а актриса Екатерина Васильева была «звездой» моей постановки.
Тогда понятно, почему Михаил Ефремов занят в Вашей картине. А как же Чулпан Хаматова появилась в «Инородном теле»?
Я ее где-то увидел, и она мне очень понравилась. Предложил ей сняться у меня в новом фильме, но предупредил, что роль не главная. Она согласилась, потому что, как оказалось, ей интересно поработать со мной. В картине Чулпан играла полностью на английском языке. Эта актриса абсолютно международного уровня. Люди увидели, что она может свободно играть на английском.
На сцене Чулпан Хаматова такая неземная, невероятно талантливая женщина. Каково было работать с ней на одной съемочной площадке?
Она великолепная актриса. Я ее как пример показываю на своих мастер-классах. Говорю: «Вот, посмотрите, как можно сделать персонаж и роль почти из ничего». Другая актриса прошла бы незаметно в этой роли, но если личность сильная, тогда ее сразу все замечают.
Общаясь с нижегородскими журналистами, Вы сказали, что посредством картины «Инородное тело» Вам «захотелось разобраться в проблеме, что заставляет женщину желать ощущать себя танком». Почему именно танком?
Ну да, можно еще назвать пиратом или пираньей, страшной рыбой, которая всех убивает. В посткоммунистическом пространстве появилась несчастная порода женщин, забывших, чем они отличаются от мужчин. Такие женщины хотят быть хуже мужчин. Это женщины у власти, с деньгами, женщины, которые не имеют своей жизни и занимаются только карьерой.
Какой же должна быть женщина?
Есть женская природа. Некоторые феминистки это забывают. Самое главное, чтобы женщина во всем отличалась от мужчины, а не была на него похожа.
Прямо-таки во всем?
Конечно! В университете у нас были женщины-профессоры математики. Так вот они по-другому подходили к какому-либо вопросу или проблеме. В этом заключается их богатство. Если бы они твердили как все, зачем им быть женщинами? (смеется — прим.ред.).
«Жила-была одна баба» — фильм Андрея Смирнова, о котором Вы упоминаете каждый раз, когда речь заходит о современном российском кинематографе. Почему именно эта картина вызвала у Вас такой восторг?
Потому что картина действительно гениальная. Такой богатый синтез истории России и глубина того, в чем заключается российская болезнь. До Андрея Смирнова этого никто не показывал.
Фильм рассказывает о жизни русской деревни в 1909–1921 годах. В это время как раз разворачивается Первая мировая война, в России идет Гражданская. Святая, в общем то, тема войны в российском кинематографе пользуется особой популярностью в последнее время. Зачастую кинопродукт получается испорченным, зрители негодуют. Что думаете по этому поводу?
Я сам прожил войну, так что у меня существуют свои воспоминания, свой образ войны. И, конечно, когда я вижу, как Тарантино снимает фильм о войне, я чувствую, что он мне совсем чужой. Я понимаю, что режиссер имеет право рассказывать о Второй мировой так, как можно рассказывать о войне с турками в семнадцатом веке. Но для меня это часть моей жизни, так что, когда я снимаю об этом картины, делаю это серьезно.
Получается, режиссеры, не пережившие войну, не прочувствовавшие ее, не способны снять хороший военный фильм?
Я не так много видел новых фильмов о войне, так что не могу никого судить.
Ну хорошо. Как-то Вы сказали, что никогда не ставили классику. Отчего не связываетесь с классическими произведениями?
Не то, что не связываюсь. Меня радует литературная классика, я ее читаю. Просто я никогда не чувствовал искушения поставить какое-либо классическое произведение на сцене театра. Однажды я поставил живого классика Макса Фриша — были условия для этого. Потом готовил, но так и не сделал картину на основе романа Грэма Грин. Это второй из авторов, с которым я серьезно работал. Как-то раз сделал спектакль по пьесе Папы Римского. Уже позже я переработал несколько классических произведений, но сценарии в итоге были мои, так что нельзя сказать, что это была классика.
К современной литературе как относитесь?
Думаю, что в двадцать первом веке не появилось ничего такого, во что бы я поверил. Но знаете, существует столько великой классической литературы. Если из новой литературы что-то окажется классикой, я сразу буду это читать. В России я часто читаю эссе Виктора Ерофеева, но это уже не для наслаждения литературой, а для наслаждения свежей, свободной мыслью.
Пан Занусси, помимо художественных картин Вы снимаете документальные фильмы. Недавно я прочитала, что основа документалистики — это не действие, а мысль. Разве фильм, пусть и документальный, может быть без действия?
Действие всегда должно быть. Если в картине присутствует только мысль — это не кино, а эссе.
То есть какой-то одной фразой рассказать документальный фильм нельзя?
Знаете, если фильм можно рассказать одной фразой, - лучше послать смс. Кино — это то, чего нельзя рассказать. И вот здесь начинается искусство. Не стоит об этом забывать. Это очень важно.
В Вашей фильмографии есть несколько картин, снятых в Италии. В Вашем новом фильме задействованы итальянские актеры. Откуда такой интерес к этой солнечной стране?
Вообще у меня есть итальянские предки по линии отца. В 1980 и 1982 годах я делал в Италии фильмы, затем ставил несколько пьес. Три года назад делал спектакль в таком престижном театре, как Сиразузы. Моя предыдущая картина — совместное производство Польши, России и Италии. Там снимался Никита Михалков (фильм «Персона нон грата» — прим.ред.). Вот и сейчас я повторяю тот же состав: Польша — Россия — Италия. Иногда такой состав мне кажется интересным.
Удается ли приезжать в Италию не долгу службы, а просто отдохнуть, насладиться видами?
Да, я много бываю в Италии: снимаю, лекции читаю. Если есть свободное время, отдыхаю. Там много близких сердцу мест. Италия — моя «запасная родина».
Итальянским владеете?
Владею, но, к сожалению, акцент есть. Когда я разговариваю на этом языке, в какой-то момент итальянцы меня спрашивают: «А почему ты так странно говоришь?». В той же Италии мы общались с Тарковским (Андрей Тарковский, кинорежиссер — прим.ред.). Это были последние годы его жизни. Он был очень одинок, и ему хотелось обсуждать различные проблемы с кем-то, кто мог говорить по-русски. А мне слов не хватало, потому что мой русский был такой «комсомольский». Поэтому на моем столе всегда лежал словарь. Тарковский меня поддерживал, говорил: «Кристоф, ты прекрасно говоришь по-русски». Однако в своих дневниках он сделал замечание: «Если Андрюша (сын Андрея Тарковского — прим.ред.) будет жить за границей до двадцати лет, то будет говорить по-русски также отвратительно, как Занусси». К сожалению, Лариса (жена Андрея Тарковского — прим.ред.) вычеркнула это из дневников Андрея. Жаль, потому что было очень трогательно после его смерти найти это маленькое замечание.
Когда я готовилась к встрече с Вами, мне пришла в голову мысль, быть может, банальная, что создавая книгу, фильм или музыкальное произведение, человек тем самым как бы продлевает себе жизнь…
Да, но насколько это продление?
Срок, наверное, зависит от качества сотворенного.
Это если после нашей смерти кто-то еще обращает внимание на то, что мы оставили. А кто потом обратит на это внимание? Неизвестно.
А как Вы относитесь к смерти?
Она очень часто появляется в моих картинах. Возможно потому, что я в детстве прожил все насилие войны. Это оставляет след. Я сознательно смотрю на смерть, как на то, что обязательно придет. Все мы смертны. Напрямую о смерти я снял две картины: «Спираль» и «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем». Может быть, еще сделаю какую-нибудь картину на эту тему, потому что мысли о смерти меня никогда не покидают.
К слову, о будущем. Фильм «Инородное тело» выйдет в прокат в 2014 году. Какие-то другие проекты в работе уже есть?
Проектов много. Есть и пьеса, и кино. Но о кинопроектах рассказывать рано, так как пока нет финансирования.
Говоря о европейском кино, Вы однажды сказали, что оно сегодня предельно самокритично. А как насчет европейских режиссеров? Кшиштоф Занусси - самокритичный режиссер?
Здоровая самокритика должна быть. У меня она есть. Но всегда надо понимать, что если я что-то критикую, значит, потом обязательно буду исправлять. Я не могу согласиться с тем, что нехорошо.
Авторитаризм Вам не чужд?
Смотря в чем. Я использую внушение — противоположность авторитаризму. Если я в чем-то уверен, то должен внушить ту или иную мысль, понятие. Ни в коем случае не применяю силу. Авторитарный человек использует силу, но это неэффективно — плохо кончается.
Можно ли Вас назвать человеком современным? Как относитесь к навороченным гаджетам, Интернету?
Я не увлекаюсь техникой. Как физик я отношусь к ней с высокомерием. Я вижу, как люди гуманитарные бегут за техникой, находясь под таким огромным впечатлением. Я же считаю, что техника должна служить. Ничего другого я от нее не ожидаю. Хорошо, что она есть. Например, удобно ездить на хорошей машине. Но я злюсь, что не могу припарковаться. Раньше было легче — никто тогда не имел машин. А сейчас, к счастью, имеют. Справедливо, но неудобно.
Откуда такая нелюбовь к новинкам?
Прежде всего, меня так воспитали родители. Это традиции многих сотен лет, традиции семей, у которых есть память. Не надо увлекаться новинками. Всегда нужно подождать. Новинки — это для очень наивных людей, у которых осталось ребячество. Что же касается Интернета, то к нему я вообще равнодушен. Есть, и слава Богу. Я ничем не увлекаюсь. Пусть это звучит консервативно, но в этом какая-то определенная мудрость: не терять время на эксперименты, оставить их тем, кто их любит. Я эксперименты не люблю.
Отношение к женщинам у Вас такое же консервативное?
Я убежден, что женщина не должна быть модной. Это дурной вкус. Модная женщина как манекенщица, а в хороший дом манекенщицу приглашать не принято. Меня всегда учили: модный — значит безвкусный.
Как-то Вы сказали, что современная культура живет без перспективы. Что Вы имели в виду?
Ну нет, такого я не мог сказать. Перспектива есть всегда. Только я подозреваю, что то, чем мы сейчас занимаемся, окажется совсем не важным. Что рядом с нами растет какое-то культурное пространство, которое мы, может быть, недооцениваем. Так мне интуиция подсказывает. То, что мы показываем в музеях современного искусства - это инерция с девятнадцатым веком. Вообще музей — это инерция. Зачем он нужен? В средние века люди общались с произведениями искусства без всяких там музеев. Уже позже музеи появились по демократическим причинам, чтобы все было доступно. Но ведь это «больной» магазин произведений искусства. Мы не можем попасть в Лувр и не иметь при этом головной боли. Мы не можем видеть сотни великолепных произведений вместе. Они были написаны для того, чтобы висеть в разных дворцах, а не в одном музее. И в этом уже есть что-то, что дошло до тупика. Но, как это обычно бывает, мы попадаем в тупик, а затем выбираемся из него.
Надежды не теряете…
Я далек от пессимизма.
Помимо того, что снимаете кино, Вы еще и преподаете, а, значит, часто общаетесь с молодыми людьми. Считается, что когда зрелый человек много проводит времени с молодежью, он сам становится моложе. Согласны?
Так я всегда чувствую себя молодым. С другой стороны, это риторика. Меня более увлекает сказать все наоборот.
В каком смысле?
Я с уверенностью говорю молодым, что юность — это самое нехорошее время в жизни. Хуже, чем в юности, уже не будет. И это оптимистическое высказывание. Значит, будет только лучше. А эта неуверенность в себе, когда не знаешь, что делать с руками, ногами, не знаешь, кто ты… Когда мы молоды, мы так запутаны. К счастью, это проходит. Я не согласен, что молодость — это огромная ценность.
Правильно ли я поняла из Ваших предыдущих интервью, что неважно, снимаете ли Вы фильм или ставите спектакль, происходит это все на Вашей территории?
Верно, хотя это не всегда удается. Особенно театральные постановки хочу делать у себя дома. У меня очень хороший дом. Знаете, я придумал почти теорию. Заключается она в том, что мы должны вернуться во времена Мольера, когда театр был делом семейным. Потому что фабрика, которая выпускает сегодня пьесы, вызывает у меня отвращение. Театр, где человек отрабатывает шесть часов репетиций, а потом приходит за зарплатой, — это мертвый театр. Другое дело, когда люди приезжают ко мне, мы общаемся, едим вместе — совсем иные ощущения. Тогда можно гораздо скорее работать, с полной концентрацией. Я делаю постановки в разных странах. И если я приглашен делать спектакль, то ставлю условие: актеры приедут ко мне. Последний раз ко мне приезжали буряты. Я имел полный дом бурятов. Очень милые оригинальные люди.
Пан Занусси у Вас девять собак, дом всегда полон гостей. Возникает ли иногда желание скрыться ото всех?
Конечно! В такие моменты я езжу в те места, в которых бывал еще в молодости. Скрываюсь в монастырях, где хочется пожить несколько дней в полном молчании. Иногда с женой уезжаем куда-нибудь далеко, на острова в Тихом океане. Это необходимо для равновесия. Но я могу выдержать движение, поэтому не жалуюсь.
Бурятский академический театр драмы, с которым Вы сотрудничали, — это, в общем то, провинциальный театр. В провинции театры не «загибаются», но и не процветают. Нашему градоначальнику, например, пришла идея привлечь на работу в нижегородские театры известных артистов и режиссеров. На Ваш взгляд, это выход?
Во всем мире существует такая практика. К сожалению, в провинциальные театры часто приглашают нехороших актеров из известных телесериалов. Для театра в этом ничего хорошего нет, хотя для актеров это реальный шанс, что они сыграют действительно что-то стоящее. Однако отмечу, что не все нехорошие актеры, играющие в сериалах, на самом деле такие. Иногда в плохих сериалах играть по-другому просто невозможно. Еще в девятнадцатом веке на работу в провинцию приглашали в театр великую «звезду», и местные актеры начинали делать великолепные спектакли. Но если приезжает известный, но плохой актер, то это вызывает у местных актеров сильное огорчение. Они видят, что играют-то гораздо лучше известных артистов, но при этом не притягивают к себе публику. Хотя, если честно, для меня проблема театров — это не проблема звезд, а проблема текстов. Если театр говорит что-то важное, современное и живое, он притянет зрителей.
Нижегородская область может похвастаться своей красотой и просторами. Есть вероятность, что Вы захотите снять здесь фильм?
Только если будет какой-то претекст. Безусловно, это место располагает к съемкам. Взять хотя бы картину «Жила-была одна баба». Ее снимали здесь недалеко. Ландшафты великолепные! Но в России еще нет той системы, которую я использую для съемок своих картин. По всей Европе существуют региональные фонды кино для притягивания съемок. Например, фильм «Инородное тело» был снят потому, что Марке, район Италии, хотел, чтобы в нем что-то сняли. Льготы на съемки фильмов можно получить и в Германии, и в Италии, и во Франции. Для местной экономики это выгодно — проверено во всей Европе. Мы оставим денег больше, чем получим. Удивляюсь, что в России подобной системы еще нет.
Благодарим за помощь в проведении интервью ГЦСИ «Арсенал», Нижегородский центр немецкой культуры, а также Польский культурный центр в Москве.
Фото предоставлено ПФ ГЦСИ Арсенал
